может кому и пригодится

[НОРМ61]

Судьбищенское сражение
Судбищи (Нашествие Девлет-Гирея, 1555). Селение в 150 км от Тулы, в районе которого летом 1555 г. произошла битва между отрядом под командованием воеводы И.В. Шереметева (9 тыс. чел.) и войском под командованием крым­ского хана Девлет-Гирея (60 тыс. чел.). В июне 1555 г. Иван Грозный решил предпринять первые наступательные действия против Крымского ханства и послал к Перекопу отряд Ше­реметева (13 тыс. чел.). Но по пути Шереметев узнал о дви­жении к Туле войска крымского хана. Дав знать об этом царю, воевода повернул обратно и двинулся вдогонку за противни­ком. Настигнув часть ханского войска, Шереметев захватил его обоз и, оставив там треть своих сил, двинулся дальше.

Встреча с войском хана произошла у деревни Судбищи. Несмотря на численное превосходство крымцев, Шереметев вступил с ними в бой, который длился от полудня до ночи. Русские сумели опрокинуть ханский авангард и захватили знамя. Ночью Шереметев послал гонцов к части своего от­ряда, который находился при крымском обозе. Но от него пришло немного воинов, поскольку остальные разошлись по городам с захваченной добычей. Тем временем Девлет-Гирей узнал от пленных, что перед ним всего лишь небольшое войско. Тогда наутро хан возобновил сражение. Вначале рус­ские потеснили крымцев. Но во время схватки Шереметев получил тяжелое ранение. Лишившись предводителя, рус­ский отряд смешался. В этот критический момент командо­вание приняли воеводы А.Д. Басманов и С. Сидоров. Они сумели собрать остатки разбитых сил и засели с ними в ов­раге. Там они отбивались до темноты, не дав хану одержать полную победу. Ночью Девлет-Гирей, узнав о приближении к Туле царского войска, начал общий отход.

Судбищенская битва стала этапным событием в истории русско-крымских войн. Обычно занимавшие оборонитель­ную позицию русские войска вышли в степь и дали бой крым­ской коннице за пределами своих рубежей. С этого момента начинается период первого контрнаступления Москвы про­тив Крымского ханства.

Использованы материалы кн.: Николай Шефов. Битвы России. Военно-историческая библиотека. М., 2002.


--------------------------------------------------------------------------------

Судьбищенское сражение - в 1555 г. крымский хан Девлет-Гирей вторгоя в Россию, пройдя весь путь по Муравскому шляху на Тулу. На этот раз с ним было ок. 60 тыс. человек. В это же время воевода боярин И. В. Шереметев Большой с 13-тыс. отрядом выступил из Белёва на Чернь и далее на Ливны громить улусы хана. Узнав о вторжении, Шереметев послал гонца к царю, а сам от р. Северен. Донец (возле совр. г. Изюма) повернул назад и зашёл в тыл к татарам, чтобы перекрыть им обратную дорогу. Иван Грозный, быстро собрав большую рать, выступил из Москвы к Оке. Девлет-Гирей, узнав уже под Тулой о приближении многочисл. рати русских с севера, повернул назад и неожиданно наткнулся на отряд Шереметева у с. Судбищи (ныне село в Новосильском районе Орловской обл.) на р. Любовша. Хан испугался и, не вступая в сражение, быстро пошёл на юг, бросив весь обоз: 60 тысяч коней, 400 арабских скакунов, 180 верблюдов и большое количество разного добра. Шереметев всё это отправил в Мценск и Рязань под защиту их укреплений. С трофеями ушли 6 тыс. ратников. У воеводы осталось 7 тыс. чел. Шереметев остановился, поджидая царя. К тому времени хан узнал от 2 пленных русских воинов о количестве войска у боярина и на следующее утро, развернув всю свою конницу, атаковал русских, намереваясь пленить весь отряд. Он надеялся на быстрый успех, т.к. татары имели почти 10-кратный перевес. Шереметев принял бой, уничтожив передовые силы неприятеля. Хан лично 8 часов подряд ходил в атаку во главе почти всего войска, но горстка русских стрельцов и пушкарей всякий раз метким огнем отбивала татарскую конницу и турецких янычар. Шереметев был серьёзно ранен и упал с коня. Воеводы - окольничий Л. А. Салтыков, Д. Плещеев и Б. Зюзин - не имели опыта главного воеводы. Силы русских в неравной схватке слабели, а татары всё время вводили в бой свежие силы. Русские пушкари уже изнемогали, к тому же татары тоже имели артиллерию, правда не столь аффективную. Поле битвы было усеяно телами 5 тысяч павших русских воинов и втрое большего числа татар. Наконец русские дрогнули, смешавшись, побежали, однако воеводы А. Басманов и С. Сидоров, протрубив сигнал сбора, сумели остановить бегущих и собрали вокруг себя около 2 тысяч оставшихся в живых. Засели в овраге, поросшем деревьями и кустарником, у самого села, перетащили туда раненых, в т. ч. и Шереметева, и снова стали биться с наседавшим врагом. Хан, вне себя от гнева, ещё трижды атаковал горстку смертельно уставших и в большинстве своём раненных русских ратников, потерял ещё несколько своих мурз-воевод, но не смог одолеть смельчаков. Видимо потеряв всякую надежду на победу и не желая более терять своих воинов, Девлет-Гирей остановил битву и в сгущавшихся сумерках пошёл на Ливны, в сторону своих улусов. Между тем царь уже был возле Тулы, когда ему сообщили, что Шереметев разбит, а хан будто бы идёт к Москве с огромным войском. Многие бояре советовали ему уйти назад, за Оку, и там ждать татар. Другие говорили, что надо продолжать движение вперед и попытаться спасти Шереметева с его отрядом. В конце концов царь пошёл в Тулу, полагаясь на мощную защиту её стен и гарнизон, отбивший уже один раз Девлет-Гирея. В тот же день все узнали о бегстве хана. Салтыков и Басманов с оставшимися в живых воинами привезли в Тулу раненых Шереметева и Сидорова. Иван IV милостиво встретил лежавшего на носилках боярина и наградил всех его сподвижников, сражавшихся за всё московское войско.

Использованы материалы из кн.: Богуславский В.В., Бурминов В.В. Русь рюриковичей. Иллюстрированный исторический словарь.

[НОРМ61]

Битва на реке Вожа.
1379   
И поможе Бог великому князю Дмитрею Ивановичи, и победи врагы своя: татары повергоша копия свои и мечи и побегоша за реку за Вожю, а наши за ними, бьючи их и секучи и колючи, и убиша их множество, а инии в реце утопиша, и посрамлены быше окааинии бесермены.

Троицкая летопись

Через год после сражения на реке Пьяне, окрыленный легким успехом Араб-шаха, Мамай послал на Москву большое войско, под начальством князя Бегича. Это был лучший из золотоордынских полководцев того времени, старый и опытный воин, за всю свою долгую боевую жизнь не знавший ни одного поражения и глубоко преданный Мамаю.

Избрав кратчайший путь на Москву, через земли Рязанского княжества, Бегич быстро двигался вперед, не отвлекаясь грабежом попутных городов и селений и по возможности стараясь сохранить свой поход в тайне. Но у Дмитрия Ивановича были верные люди и в ставке Мамая: он вовремя был предупрежден о готовящемся нашествии и заранее успел сосредоточить сильную рать на берегах Оки. Едва до него дошла весть о том, что орда Бегича перешла рязанские рубежи,— он выступил ей навстречу, напрямик, через земли своего союзника — князя Владимира Пронского, который присоединил к московскому войску большой отряд, под начальством своего сына Даниила.

Противники встретились на реке Воже (Вожа — правый приток Оки, впадающий в нее недалеко от Рязани.) и несколько дней простояли друг против друга, не начиная сражения. Дмитрий Иванович занял очень выгодные позиции на левом берегу, расположив свое войско на гребне подковообразной возвышености, полого спускавшейся к реке. Единственный удобный брод находился именно здесь. Справа и слева берег был крут и изрезан оврагами, что весьма затруднило бы переправу татарской конницы в другом месте и лишало ее возможности совершить какой-либо обход. Учитывая все это, Дмитрий решил сражаться тут, не переходя через реку и предоставляя это сделать татарам.

Бегич, со своей стороны, отлично видел, что условия ^ажоння на левом берегу будут для него невыгодны, а потому не торопился, надеясь, что русские, наскучив ждать, ами перейдут Вожу. Чтобы побудить их к этому, он даже оставил правый берег свободным и разбил свой стан в нескольких верстах от реки.

Но шли дни, а Дмитрий не трогался с места, и Бегич наконец понял, что совершить переправу придется ему: его противник мог простоять за рекою хоть до зимы, ибо ничто не обязывало его вступать в сражение, а он, Бегич, уклониться от этого не имел возможности. Мамай послал его именно для того, чтобы сразиться с Московским князем, и вернуться назад, не попытавшись этого сделать, он, конечно, не мог.

Утром одиннадцатого августа татары начали переправу, не встречая со стороны русских никаких препятствий. В полдень вся ордынская конница уже сосредоточилась на левом берегу и, выстроившись в боевой порядок, ударила на центр московского расположения, возглавляемый самим великим князем Дмитрием Ивановичем. Но едва тут завязалась сеча,— с холмов обрушились на татар оба крыла русского войска, под начальством воеводы Тимофея Вельяминова и князя Даниила Пронского. 

Битва была чрезвычайно упорной и продолжалась несколько часов. Сам Дмитрий сражался в первых рядах, воодушевляя других, и вскоре русские начали одолевать. Татар медленно теснили к реке и спереди, и с боков, все крепче сжимая охватившее их живое полукольцо. Однако они долгое время держались стойко и защищались отчаянно, ибо Бегич обещал казнить каждого, кто без приказа перейдет на другой берег. Но когда Бегич пал и бритая голова его,— со всей Орде известным бельмом на левом глазу,— насаженная на русское копье, поднялась над сражающимися, татар охватила паника. Не слушая яростных криков темника Хаджи-бея, вступившего теперь в командование и пережившего Бегича на какие-нибудь полчаса,— все бросились к берегу, давя и опрокидывая друг друга, в чаянье спастись за рекой.

Под русскими мечами и стрелами эта страшная переправа продолжалась до темноты. Тысячи татар полегли в этот день на берегу Вожи, но еще больше в ней утонуло. Преданье,— конечно, как и все героические преданья, сильно преувеличивая действительность,— говорит, что к концу побоища реку можно было перейти, не замочив ног, по плотине, образовавшейся из человеческих и конских трупов.

Спустившаяся ночная тьма позволила остаткам татар уйти и помешала победителям их преследовать. Утром русское войско перешло на правый берег, но стоял такой густой туман, что в нескольких шагах ничего не было видно. Только к полудню прояснилось, и Дмитрий сейчас же бросился по следам отступивших татар. Под вечер он нагнал весь огромный обоз Бегича, брошенный убегающим войском. Русским досталась богатейшая добыча: все татарские повозки, кибитки, шатры, множество доспехов, оружия, утвари, скота и рабов. По распоряжению великого князя все это на следуюющий день было поделено между его воинами, но теперь надо было, не теряя времени, продолжать погоню за разбитой ордой. Ее нагнали уже после захода солнца,— часть татар успели порубить, остальные рассеялись под покровом наступившей ночи.

Победа Дмитрия была полной: больше половины Бегичева войска было уничтожено, все его имущество захвачено; из семи татарских князей, возглавлявших этот поход, остался в живых лишь один, едва отважившийся возвратиться в ставку Мамая со страшной вестью. Потери русских тоже были значительны. Славною смертью пали московские воеводы Дмитрий Александрович Монастырев и Назар Данилович Кусаков, а с ними многие воины. Три дня стоял Дмитрий Иванович на берегах Вожи, пока собирали и хоронили убитых, потом возвратился в Москву, где, под звон колоколов, был торжественно встречен народом и духовенством.

Это было первое в истории большое сражение, выигранное русскими у татар. Для Руси его значение было огромно: оно полностью разрушило веру в непобедимость Орды, показало русским, что ныне у них есть вождь, способный с нею бороться и побеждать, укрепило уверенность в своих силах, поколебленную поражением на Пьяне. Но и Мамаю оно доказало, что он недооценивал могущества Москвы и что для победы над нею собственных сил его орды уже недостаточно.

Летом следующего года Мамай опустошил земли Нижегородского княжества, затем внезапно появился под Рязанью, взял город приступом, разграбил его и сжег. В этих действиях им руководило не только желание отомстить русским за свое поражение на Воже: путем устрашения он хотел принудит к полной покорности Рязанского и Нижегородского князе и обеспечить себе их помощь в предстоящем решительном столкновении с Москвой. Это ему отчасти удалось: в Куликовской битве Суздальско-Нижегородские князья не рискнули открыто примкнуть к Дмитрию, а великий князь Рязанский был даже союзником Мамая, хотя и не принес ему никакой пользы.

Источник - Каратеев М. "Русь и Орда", М., 1993.

 

[НОРМ61]

Тое же лета 6885 (1377 г. христианской эры.) Андреяна Звенигородского сын, князь Федор, побил татар многих Бе же тот князь Федор Звенигородский толом велик зело и храбр на супостаты, и крепость и силу многу имея.
Никоновская летопись

Князь Федор выбрал место для своей стоянки в полуверсте от главного лагеря, возле ближайшего брода через року Пьяну. Воочию убедившись в опасном легкомыслии суздальско-нижегородских воевод и в распущенности их войска, он сразу понял, сколь важное значение имеет охрана этого единственного пути отхода, и решил взять ее на себя.

Разбивши здесь свой стан, он распорядился окружить его кольцом сдвинутых вплотную телег, оставив лишь неширокий проход в сторону суздальцев, а воинам своим приказал: половине находиться в боевой готовности, а другой половине отдыхать, но не отлучаясь из лагеря и с оружием под рукой. Почти всех своих коней он велел перегнать на левый берег, где пастбище было лучше и где они находились в полной безопасности. 

В разгар этих приготовлений, часа в четыре пополудни. со стороны большой поляны вдруг донесся взрыв неистовых криков. Обеспокоенный Федор Андреевич тотчас отправил туда одного из своих дружинников, узнать, что случилось, но, выслушав донесение посланного, только досадливо плюнул: оказывается, это возвратился с охоты князь Иван Дмитриевич и объявил, что дюжину затравленных оленей дарит войску, которое приветствовало его удачу и щедрость восторженными криками.

Солнце уже близилось к закату, когда лагерь звенигородцев был наконец устроен и князь Федор решил, что теперь можно помыться и отдохнуть. Выйдя из своего шатра, он кликнул ближайшего воина, чтобы помог ему снять кольчугу: но в этот миг со стороны суздальского стана снова послышались дикие крики.

«Должно быть, еще какой-то пьяница воевода воротился с гулянки»,— подумал было Федор Андреевич, но сейчас же понял, что это другое: леденящие душу вопли, быстро приближаясь и нарастая в силе, неслись из лесу, с разных сторон, не оставляя сомнений в том, что это татары.

Как после выяснилось, Араб-шах через своих лазутчиков был отлично осведомлен о царящей в русском войске беспечности и решил ею воспользоваться. Те самые мордовские князья, на которых так надеялись суздальские воеводы, тайными тропами подвели татар к лесному селу Шилар, находившемуся в нескольких верстах от русского лагеря. Здесь Драб-шах разделил свою орду на пять отдельных отрядов, из которых четыре внезапно обрушились с разных сторон на русский стан. Пятому было приказано захватить брод через Пьяпу и частично перейти на другой берег, чтобы там перехватывать спасающихся вплавь. И если бы не случайное появление здесь звенигородского полка и не предусмотрительность князя Федора, из всего русского войска в этот день едва ли спасся бы хоть один человек.

В большом лагере, где все были уверены, что татары находятся за полтораста верст, их внезапное нападение было ошеломляющей неожиданностью. И то, что тут произошло, трудно даже назвать битвой: это было жуткое побоище. Почти никто не успел еще опомниться и привести себя в относительную боевую готовность, как татарские всадники, с устрашающими воплями, опрокидывая шатры, круша и топча все на своем пути, ворвались уже в самую середину русского стана.

Полупьяный князь Семен Михайлович, вместе со своими собутыльниками выскочивший из шатра, потрясая саблей и ругаясь страшными словами, тщетно призывал воинов к порядку и к оружию,— на него никто не обращал внимания. Только две-три сотни сохранивших присутствие духа людей, полуодетых и вооруженных первым, что подвернулось под руку, сосредоточились возле княжьего шатра, готовые защищаться.

Остальными овладела неудержимая паника, и все они, не помышляя о сопротивлении, беспорядочными толпами бросились к реке, надеясь за нею найти спасение. Благодаря тому, что звенигородский полк, сохранивший полный порядок, стойко защищал переправу, всем первым, прибежавшим сюда с большой поляны, удалось воспользоваться бродом и перебраться на ту сторону. Но татары очень скоро обратили на это внимание и без труда отрезали брод и оборонявших его звенигородцев от главного лагеря, где продолжалось избиение обезумевших и никем не руководимых людей, которыми теперь владела одна-единствонная мысль: прорваться к берегу и уйти вплавь через реку.

Пьяна в этом месте была не шире двадцати сажен и, если бы переправа происходила в порядке, едва ли тут мог бы погибнуть хоть один человек. Но сейчас на берегу шла невообразимая сумятица: в реку стихийно вливалась лавина конных и пеших людей, из которых каждый думал лишь о своем собственном спасении, по телам затоптанных и утопающих стремясь вырваться из этого страшного живого месива. Из каждых десяти, бросившихся в реку, только двоим или троим удавалось достигнуть противоположного берега,— остальные, не добравшись и до середины, шли на дно.

Одним из первых нашел бесславную смерть во взмученных водах реки Пьяны сам набольший воевода, князь Иван Дмитриевич Суздальский. Даже не попытавшись, по примеру князя Семена Михайловича, вдохнуть в своих воинов мужество и наладить какое-то сопротивление татарам, он вскочил па коня и, окруженный боярами, устремился к берегу, который в этом месте был довольно крут. В реку ринулись все разом, с ходу, не глядя на то, что вода здесь уже кишела плывущими и тонущими людьми. Кто-то из задавленных ими воинов, утопая, успел полоснуть одну из боярских лошадей ножом. Раненое и смертельно перепуганное животное, повернув обратно, стало биться и опрокидывать других. В одно мгновение все сгрудились в общий, яростно барахтающийся клубок, на который с берега наваливались новые беглецы, увеличивая смертоносный хаос. Сам князь и многие из его приближенных, не зная еще, как обернется дело, прежде чем выскочить из шатров, успели надеть кольчуги, которые теперь безжалостно влекли их на дно.

Через полчаса в суздальском стане все было кончено. Только князь Семен Михайлович, с горсточкой собранных им боеспособных людей, храбро защищался в самом центре лагеря. Здесь все понимали, что ни отбиться, ни отойти у них нет никакой надежды, но знали и то, что пощады от татар не будет, а потому дрались до последнего вздоха и умирали с честью. На открытом месте, окруженные со всех сторон, русские воины, один за другим, падали под градом стрел и копий. Князь Семен и несколько воевод, бывшие в доспехах, продержались дольше других, но в конце концов и они все были перебиты.

По-иному развивались события у брода, где стоял звенигородский полк. Здесь не было заметно растерянности и все мужественно сражались, повинуясь руководящей воле князя Федора, который сохранял полное хладнокровие и всегда вовремя оказывался там, где натиск татар особенно усиливался и люди его начинали сдавать.

Благодаря тому, что отряд, посланный Араб-шахом для овладения бродом, подошел сюда на несколько минут позже, чем другие напали на суздальский лагерь,— звенигородцы успели приготовиться и налетевших ордынцев встретили дождем стрел и сулиц (С у л и ц а — дротик, метательное копье.). Федор Андреевич приказал целить ве во всадников, а в коней, и это распоряжение сразу себя оправдало: раненые лошади падали па землю, некоторые начинали метаться, внося расстройство в ряды татар. Это настолько ослабило стремительность первого, самого страшного натиска, что, доскакав до ограды из телег, всадники не смогли взять ее с налету и, поражаемые в упор русскими стрелами и копьями, вынуждены были отхлынуть.

Только один из них, видимо начальник,— желая увлечь остальных, а может быть, просто зарвавшись, на быстром как птица коне подлетел к телегам и с победным криком перемахнул через них в русский стан. Но никто не последовал его примеру, и минуту спустя смельчак пал, пронзенный несколькими копьями сразу.

— За коня ему спасибо,— промолвил подошедший сюда князь Федор,— такого не вдруг найдешь. Ну, а сам он тут вовсе ненадобен!— С этими словами он поднял тело татарина, с которого один из воинов только что снял кольчугу, и, взмахнув им над головой, перебросил обратно через телеги. Федор Андреевич сделал это с умыслом: богатырская сила русского воеводы произвела должное впечатление и на его собственных людей, и на татар, ободрив первых и внушив страх вторым.

В течение получаса звенигородцы держались стойко. Татары, окружив их слабое укрепление полукольцом, засыпали его стрелами, но защищенные телегами воины несли мало потерь и в свою очередь метко били из-за укрытий по осаждающим. Дважды ордынцы с устрашающим воем бросались на приступ, но оба раза были отбиты.

Федор Андреевич хорошо видел, что происходит в стане У соседей, и понимал, что как бы храбро ни сражались его собственные воины,— им не устоять, когда татары управятся с суздальцами и перебросят сюда все свои силы. Но он решил, пока в том будет надобность, любой ценой удерживать брод, чтобы дать возможность отойти за реку всем уцелевшим от разгрома. Поначалу эта мера себя оправдывала, и тысячи две муромцев и владимирцев, стоявших ближе к броду, успели перейти на другой берег, прежде чем татары отрезали этот путь. Но когда это случилось,— не оставалось уже ничего иного, как постараться отойти за реку самим. Приняв такое решение, князь Федор немедля подозвал старшего из своих воевод, боярина Елизарова.

— Бери тысячу человек, Осип Матвеевич,— сказал он,—- и уходи с ними на тот берег, а я покуда с другой тысячью вас прикрою. За рекою времени не теряй: сразу начинай ловить беглецов. Если будет нужно, для острастки одному- другому ссеки головы, но остатних приведи в разум и возьми под свое начало. Коли татары за нами погонятся, надобно бу- дет с ними еще биться. Ну, с Богом, а невдолге и я за тобой!

Едва начался отход, татары, разом со всех сторон, бросились на приступ, который, однако, был отбит, хотя и с немалыми потерями для звенигородцев. Как только тысяча Елизарова благополучно перешла на другой берег, князь Федор подозвал второго воеводу и приказал ему увести за реку еще пятьсот человек, взявши с собою и всех раненых.

Теперь, для прикрытия отхода, на правом берегу Пьяны с Федором Андреевичем осталось не более трех сотен людей, тогда как к татарам все время подходили новые силы со стороны главного лагеря, где последние очаги сопротивления были уже подавлены. Сам Араб-шах, взбешенный тем, что целый тумен его войска до сих пор не сумел справиться с русским отрядом, впятеро меньшим по численности, тоже прискакал сюда и, спешив две тысячи своих воинов, бросил их на приступ, пообещав казнить всякого, кто повернет назад, покуда хоть один из русских не положит оружия.

Отразить этот приступ оставшимся тут звенигородцам было явно не по силам: протяженность укрепленной линии, рассчитанная на две тысячи защитников, для трехсот была слишком велика, а суживать огороженный телегами круг под страшным натиском татар не было ни времени, ни возможности. Не прошло и нескольких минут, как ордынцы с торжествующим ревом облепили телеги, растаскивая их в стороны или перепрыгивая через них в русский стан.

[НОРМ61]

Видя, что линия его обороны пала и что татары сейчас всею массою хлынут внутрь, князь Федор быстро отвел всех уцелевших к самой реке. Здесь, прикрывши брод плотным полукольцом из сотни воинов, с выставленными вперед копьями, а во втором ряду поставив сотню лучников, он приказал третьей сотне переходить на левый берег.

Несколько десятков человек, с небольшими потерями от уже долетавших до них вражеских стрел, успели совершить переправу. Но на шедших позади внезапно обрушились. татарские всадники, которым Араб-шах приказал броситься прямо в воду, чуть выше стоявших на берегу защитников брода. В одно мгновение все, кто еще находился в реке, были перерублены, а оставшиеся на берегу — окружены. Ни вырваться из этого окружения, ни победить в десятки раз превосходящего по численности противника у горсточки звенигородцев не было никакой надежды. Все, что им теперь оставалось, это подороже продать свои жизни и достойно принять смерть.

— Бросай оружые!— по-русски крикнул, выезжая вперед, один из приближенных Араб-шаха.— Вам все один конец, а тот, кто сдался, тому хан дает жизнь!

— Погоди,— отозвался князь Федор,— сейчас я тебе дам ответ.— И, обратившись к своим воинам, сказал:— Братья! Все слышали, что говорит татарин? Тому не верьте! Покладем мы оружие, и они нас все одно перебьют. А ежели кого и пощадят, так в рабстве у них быть — хуже смерти. Лучше умрем, как честные воины, и не посрамим перед погаными своего христианского имени!

— Как ты, так и мы, княже,— раздались голоса.— Рабами быть не хотим! Не положим сраму на Русскую землю! С тобою ляжем костьми!

— Аминь,— сказал Федор Андреевич.— Будем же биться до конца, и нету здесь боле ни князя, ни господ, ни смердов, а токмо воины Божьи, взыскующие славной кончины. Кому согрешил — простите, и да помянет нас Русь в своих молитвах!

— Эй, рус!— нетерпеливо крикнул ожидавший ответа татарин.— Что я сказать хану?

— Скажи, что ежели даст нам, с оружием в руках, перейти на тот берег, мы уйдем,— ответил князь Федор.— А нет, будем биться и живыми вам в руки не дадимся!

Когда Араб-шаху перевели слова русского князя, он гневно хлопнул себя нагайкой по сапогу и крикнул:

— Вперед! Перебить всех до последнего!

Наступила заключительная фаза кровавых событий этого памятного в русской истории дня. И хотя итогом битвы на реке Пьяне было жестокое поражение, на которое обрекла русскую рать преступная беспечность нескольких воевод,— благодаря доблести звенигородцев и их князя Федора Андреевича слава русского оружия в этот день не померкла.

Две сотни смертников, ставши в круг, грудью встретили бурный натиск ордынцев, каждый из которых хотел отличиться перед ханом и потому не жалел себя. Звенигородцы тоже сражались с отчаяньем обреченных,— прежде чем пасть, всякий из них успевал положить не одного противника. Но силы были слишком неравны, и круговой строй русских был сразу разорван.

Все теперь перемешалось, враг был повсюду, и люди князя Федора, разделенные на отдельные кучки, отбивались на все стороны, не сходя с места, покуда их не настигала смерть. Поверженные на землю раненые, пока еще оставалось немного сил и не добивала их татарская сабля, ползали среди сражающихся, хватая за ноги врагов, чтобы хоть этим помочь тем из своих, кто еще бился; те, у кого ломалось оружие, продолжали драться как могли, били противника ногами или, схватившись в обнимку, валили его наземь, стараясь задушить или разорвать ему рот руками. Никто не просил и не давал пощады, каждый знал, что пришел его смертный час, и думал лишь о том, чтобы умереть не даром.

Самая злая сеча шла возле той группы бойцов, где сражался князь Федор Андреевич. Его исполинская фигура, в кольчуге и шлеме-шишаке, на две головы возвышалась над другими,— татары уже знали, что это русский князь и душа столь жестокого сопротивления, а потому все свои усилия направили на то, чтобы с ним скорее покончить. Но это было нелегко: тяжелый меч князя Федора,— в полтора раза длиннее обычных,— был в непрестанном движении и разил насмерть всех, до кого мог достать. Не прошло и нескольких минут, а вокруг него земля уже была усеяна трупами татар, сам же он оставался невредим.

— Пятьдесят коней тому, кто его убьет!— крикнул Араб- шах, видя, что никто из ордынцев больше не отваживается приблизиться к русскому князю на расстояние удара.

Побуждаемые возможностью отличиться и получить такую щедрую награду, человек десять, с саблями в руках, сразу бросились на князя Федора, сзади защищенного десятком своих воинов. В воздухе сверкнула молния меча, и две ие успевшие пригнуться татарские головы отскочили от туловищ. Видя, что страшный меч поднимается для нового кругогого взмаха, часть нападающих шарахнулась назад, но двое остались на месте. Один из них, мужчина почти такого же сложения, как князь Федор, понадеявшись отбить удар, забылся своей саблей, но она переломилась, как сухая ветвь, а мгновение спустя и сам ее владелец был разрублен от плеча до пояса. Другой татарин, тем временем, изловчившись, метнулся вперед и успел ударить Федора Андреевича саблей по шее, рассчитывая попасть под свисавшую со шлема кольчужную сеть. Но удар был нанесен слишком поспешно и, не причинив князю Федору вреда, стоил татарину жизни: с размозженной головой он опрокинулся на безжизненные тела товарищей. Видя, что остальные, стоя в нескольких шагах, о чем-то меж собой совещаются, и не зная, что они затевают, Федор Андреевич, до сих пор не сходивший с места, сам теперь бросился вперед и успел положить двоих, прежде чем уцелевшие кинулись наутек.

Возвращаясь на свое место, он быстро окинул взглядом поле сражения. Его людей оставалось уже совсем мало: только в двух или в трех местах, спинами друг к другу, стояло еще несколько русских воинов, из последних сил отбиваясь от ордынцев.

Возле князя в живых оставалось пятеро. Одного из них Федор Андреевич хорошо знал: это был звенигородский кузнец Митяйка, мужик лет сорока, славившийся своей медвежьей силой. Ростом он был ниже князя на добрых пол-аршина, но в плечах едва ли не шире. На него не налезала ни одна кольчуга, и он вышел в поход в доспехе своего собственного изготовления. Это была длинная, почти до колен, кожаная рубаха, сверху донизу обшитая всевозможным железным хламом: тут были и сломанные подковы, и старые болты, и куски колесных ободьев, и все прочие виды металлических отбросов, которыми была богата Митяйкина кузница. Весило это сооружение немало, и таскать его на себе обычному бойцу было не под силу, но кузнец, казалось, нисколько но был обременен такою тяжестью и знатно работал мечом: по количеству лежащих вокруг него татарских тел он смело мог потягаться со своим князем.

— Держишься, Митяй?— участливо спросил Федор Андреевич, смазывая ладонью кровь с лица. Рубанувший его татарин все же задел ему щеку, чего в пылу схватки он и не заметил.

— Стою, княже! Господь пособляет, да и доспех хорош,— сверкнул Митяйка белыми зубами,— Кажись, еще и не ранен.

Федор Андреевич хотел сказать что-то еще, но в этот миг па них снова со всех сторон набросились татары. Теперь многие из них действовали копьями,— чему раньше препятствовала царившая на поле битвы теснота,— и это значительно ухудшило положение оборонявшихся. Но мечи князя Федора и Митяя поспевали всюду и творили чудеса: перерубали древки копий, сносили головы, распластывали тела... И татары еще раз отхлынули.

Князь перевел дух и огляделся. Солнце только что зашло, охватывая почти полнеба пламенем заката, будто бы в померкнувшей от скорби небесной синеве разом отразилась вся кровь, пролитая сегодня на земле. Все поле было усеяно трупами, и взор Федора Андреевича с удовлетворением отметил, что татарских было много больше, чем русских. Но живых и сражавшихся звенигородцев уже нигде не было видно. За спиною князя стоял теперь один Митяй.

— Что, княже, кажись, мы последними остались?— спросил он, тяжко дыша и тоже озираясь вокруг.

— Будто так... Все христианство полегло, подходит и наш черед. Но, пока Господь не призвал, будем биться еще. Пусть басурманы покрепче запомнят нынешний день!

— Вестимо, княже! Только, ежели мы останемся стоять на месте, одни средь поля, они нас копьями и стрелами враз забьют. Давай лучше сами на них ударим!

— То и я думал. Ну, Митяюшка, брат мой во Христе и во брани, прощаться не будем: вместе идем к престолу Божьему. А теперь вперед, за Святую Русь!

И два русских богатыря — князь и кузнец,— глянув на небо и перекрестившись, бок о бок бросились на вражье войско.

Татары, стоявшие впереди и ждавшие, что эти двое, видя гибель всех своих товарищей, положат оружие,— подались теперь назад с возгласами суеверного ужаса: может быть, это вовсе не люди, а свирепые джинны, против которых оружие человека бессильно? Но сзади что-то яростно кричал Араб-шах, напирали другие понукаемые им бойцы, и минуту спустя вокруг русских витязей, врубившихся в самую гущу врагов, сомкнулось плотное, сверкающее десятками стальных клинков кольцо, из которого выход был только в смерть.

Но, казалось, она сегодня решительно отдавала предпочтение татарам: немало их еще полегло под русскими мечами, прежде чем одному удалось сзади перерубить Митяю ногу. Кузнец не упал, а лишь сел на землю и еще успел достать своим смертоносным мечом первого подскочившего к нему ордынца, прежде чем второй вогнал ему под лопатку копье.

— Отхожу к Господу, княже,— из последних сил выкрикнул он, обливаясь кровью и падая на бок.

— Иди с миром и со славою, брат, сейчас и я за тобой,— промолвил князь Федор, на мгновение обернувшись к умирающему.— Но прежде того еще за тебя отомщу!— и, разя вкруговую своим страшным мечом, он свалил нескольких человек, заставив остальных отпрянуть.

— Брось меч, и я отпущу тебя! — крикнул Араб-шах, выезжая вперед. Каменное сердце этого маленького и тщедушного на вид азиата, прославившегося своей неумолимой жестокостью, сегодня впервые ощущало нечто похожее на жалость. Ему никогда не случалось видеть такого совершенного сочетания силы духа с телесной силой.— Уходи за реку, к своим!

— Нет, хан!— твердо ответил Федор Андреевич.— Все мои братья здесь полегли, и никто не принял пощады. Тут и я лягу!

— Ну, так умри!— со смесью досады и сожаления промолвил Араб-шах.— Чего стоите? Кончайте его, дети шайтана!— закричал он на своих воинов.

Как стая собак на матерого медведя, набросились ордынцы на Звенигородского князя, уже утомленного долгим боем и слабеющего от полученных ран. Но он еще постоял за себя: первому наскочившему татарину снес полчерепа, у второго отлетела отрубленная рука, вместе с зажатой в ней саблей. Но в это время брошенное кем-то копье сбило с князя Федора шлем, и кровь, хлынувшая из рассеченного лба, залила ему лицо и глаза.

Почти ничего не видя сквозь темнеющую красную пелену, он еще махал мечом, чувствуя, что удары его не падают впустую. Но вот, словно многоцветная молния, расколов этот мрак, на голову его обрушился страшный удар,— со звоном и грохотом мрак снова сомкнулся, и, выронив меч, Федор Андреевич упал навзничь.

— Это был не человек, а шайтан!— промолвил один из окружавших Араб-шаха темников.

— Это был настоящий человек и великий воин,— сказал Араб-шах.— Жаль, что Аллах захотел, чтобы он родился русским, а не татарином. А теперь объявите бойцам, что до восхода луны они могут готовить себе пищу и отдыхать. Потом мы выступим и будем идти всю ночь: путь на Нижний открыт, и нам надо прийти туда раньше, чем русские вышлют новое войско.

Около полуночи, когда татары ушли, из-за реки возвратились на поле сражения спасшиеся звенигородцы, чтобы подобрать своих раненых и похоронить убитых.

Они сразу нашли Федора Андреевича. Он был страшно изранен, но еще дышал. Случившийся в отряде знахарь, осмотрев его раны и оказав первую помощь, сказал, что князь, может быть, и выживет.

Оставить его здесь было негде, путь до Звенигорода был далек и труден, а потому боярин Елизаров принял решение везти его в Москву.

Источник - Каратеев М. "Русь и Орда", М., 1993.

[Владимир]

Ты что всю книгу сюды скидываеш

[bulbon]

интересно,но много букв

[SnakeSash]

Такие вещи лучше ссылками... 

[Грюн]

это пособие новичкам где копать и на попу приключений искать ? или просто про историю 

[Грюн]

мало нам траблов с архами ..так давайте там еще и шашлыки забацаем 

[Дѣдъ ПроКОПЪ]

это пособие новичкам где копать и на попу приключений искать ? или просто про историю

это про историю!!!

[Klaus]

здравия всем. шоб не заводить новых тем, отпишу здеся, извиняйте...
в недрах инета выловил интересный репорт газеты "ПГВ" от 12авг 1838г: В газете впервые был опубликован курс русских и иностранных
золотых и серебряных монет в рублях. Российский империал - 43 руб. 40 коп.,
полуимпериал - 21 руб. 70 коп., иностранный империал - 42 руб., российский целковый 116
рубль, старинный - 4 руб. 70 коп., новый целковый - 4 руб. 35 коп., полтинник - 2 руб. 20
коп., талер - 5 руб. 70 коп., российский четвертак - 1 руб. 15 коп., осмигранник - 92 коп.,
шестигранник - 69 коп., гривенник - 46 коп., медный рубль - 1 руб. 25 копеек.
кто нить знает про медный рупь?

[Maximus]

Может речь про этого сестрорецкого монстра? 

[Боцман]

Или такой...

Ссылки видят только зарегистрированные пользователи форума.
Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.

[Александр242]

Может речь про этого сестрорецкого монстра? 

макс такой вроде бумажные ассигнации подтверждал на случай пожара

[Klaus]

а эти какие?
осмигранник - 92 коп.,
шестигранник - 69 коп.